19th Feb – Резервуары грусти

Что-то хочется написать про тот резервуар грусти, который прорвался сейчас внутри меня. Не затем, чтобы добавлять в общую грусть и общее горе – то и другое и так достигают своих максимальных значений. Как шторм – он поднимается до высшей точки, обрушивается на крыши, дома, дороги, чьи-то несчастные головы, грузовики, машины, берега, антенны и вышки – а потом идет на спад, оставляя после себя вывороченную землю.

Вода сочится и сочится из этого резервуара, и почему я подумала о воде – потому, что в городе, где я сейчас, везде вода. Вода в каналах, вода сверху – дождем, вода у меня на куртке и воротнике, на волосах, на запотевших стеклах кафе, на зеркале, на котором приклеен стикер You are stunning. Хорошая штука, чтобы написать на зеркале.

Я приехала сюда, чтобы испытать что-то новое. Я не знаю, что. Так давно здесь не была, но сорвалась с места на вокзале так, как будто бы давно тут живу – побежала по переходам, по улицам, наизусть помню дорогу даже через толпу и изменившиеся фасады зданий.

Тут такой красивый деревянный стол. Всегда питала слабость к деревянным столам – особенно если из окон напротив видно небо. Должно быть видно небо оттуда, откуда пишешь. Это просто мое дурацкое суеверие – писать, уткнувшись в бетонную или кирпичную стену, тоже можно. Так якобы лучше работает воображение.

Надо как-то заставить себя продолжать – тексты лежат, полуживые, еще дышащие, и я так рьяно за них взялась, что печатала вообще почти без остановки дней десять перед тем, как сюда приехать. А теперь вот – случилось то, что случилось. Вода сочится, все мокнет. Living and dying. Living and dying.

Я хорошо – или мне кажется, что хорошо – помню то, какой была тут много лет назад. У меня все время, что я тут жила, было ощущение, что я на вечеринке, куда у меня нет входного билета. Я проникла сюда почти обманом, меня вот-вот вытурят, у меня нет никаких прав, ничего, что бы я могла рассказать о себе, ничего – только “планы”. Примерно такой же достоверности, как финансовые планы, которые мы строим на работе – иногда они приносят банк, и окупаются кратно, в десять, в двести раз, а иногда все не так радужно, и прогнозы, которые мы с таким трудом делали, показывают нам фигу.

У меня тогда было это мощное, отчаянное, яростное чувство молодости и того, что абсолютно все впереди. Я не знала, что впереди, но я чувствовала эту пустоту, которую мне предстояло чем-то заполнить, и двигалась вперед, хватая все, что на пути попадалось – знакомства, сокурсников, свидания, работу, интервью, парижский полумарафон, места где жить, визиты в офисы, да все.
Бывает такое время в жизни, турбулентности, когда у тебя ничего нет, но ты всего хочешь – и я не знаю теперь, была ли я еще когда-либо в такой эйфории. И город казался мне прекрасным, дорогой, богатый, красивый город, где все уже нашли себя, а я одна еще нет.

И еще – я была ужасно влюблена тогда. И мне очень повезло, потому что это чувство в том числе протащило меня через тот период. Из-за него я не замечала ни проблем, ни сложностей, ни тревоги, которая временами не давала мне ни видеть, ни думать. Я до сих пор воспринимаю это, как большой подарок. И желаю этому человеку только счастья. Не бывает таких историй по заказу. Специально не бывает так.

(Вспомнила, как мы стоим перед метро промозглым декабрьским утром, и я зачем-то цитирую огромную фразу из “Мадам Бовари”, которая до сих пор имеет для меня большое значение:

Deep in her soul, however, she was waiting for something to happen. Like a sailor in distress, she would gaze out over the solitude of her life with desperate eyes, seeking some white sail in the mists of the far-off horizon. She did not know what this chance event would be, what wind would drive it to her, what shore it would carry her to, whether it was a longboat or a three-decked vessel, loaded with anguish or filled with happiness up to the portholes. But each morning, when she awoke, she hoped it would arrive that day.)

А теперь… теперь все изменилось. Я приехала не за эйфорией, нет – я знала, что эйфории не будет.
Хотя бы потому, что ее нельзя вызвать или заслужить.
Хотя бы потому, что случилось.
Хотя бы потому, что добавился возраст, добавилось зрелости, добавилось стабильности, и у меня больше нет чувства, что меня снесет куда-то ветром, и завтра я лишусь всего того, что так долго строила.
Фундамент у меня под ногами потихоньку крепнет, и, возможно, через несколько лет окрепнет совсем. Будет та свобода, когда не надо на каждом шаге с кучей бумажек и невозможных усилий доказывать, что ты не верблюд.

Мне кажется, каждый эмигрант знает, про что это – когда у тебя появилась наконец та стабильность, к которой ты стремился, но ты заплатил за нее своей молодостью. Своим тогдашним безрассудством, тогдашним здоровьем и лицом. Тогдашней нервной системой.
Каким-то количеством поражений. Каким-то количеством потерь. Работ, куда тебя не взяли, людей, которые ушли, рыданий, которые ты слушаешь на другом конце телефонной трубки.
Ты заплатил самым дорогим, что у тебя было.
Временем.

Я приехала сюда снова – и приглядываюсь к городу, и он кажется мне другим. Не тем, который я помню, и не тем, который я знала. Все изменилось и одновременно осталось таким же, совершенно будничным, прямо как черная кошка, которая упорно мурлычет и старается проникнуть в мою дверь, а потом сворачивается у нее, не желая уходить.

Все всегда происходит одновременно – горе, счастье, организованные поездки, билеты, поменянные между первой и второй чашкой кофе, “спасибо”, которое ты забываешь, на каком языке говорить. И я пока не знаю, что я должна понять, приехав сюда. Пока что – только то, что я другая, и город другой, и отмотать обратно на ту дискотеку не получится, даже если иметь под боком список мест, в которые я хочу и по которым я скучала.

Тянет сюда, а я уже давно бросила жить не по внутреннему устремлению. И не жалею, что приехала. И даже не жалею, что вода в резервуаре грусти продолжает раскачиваться, как когда несешь в тряской сумке пластиковую бутылку.
И что тексты еще не дописаны. И что время до дедлайна идет. И что время вообще идет – а хорошо бы оказаться во временной таблетке, и пораскачиваться из стороны в сторону наедине со своим горем.

В конечном итоге, если проводить параллель между мной тогдашней, в этом городе, и мной сейчас, в том же городе, то можно вывести название этого эссе, если бы оно было на английском – The Great Unknown.
Незнание того, что будет дальше, но предчувствие, что дальше что-то будет – сильное предчувствие, которое трудно вот так оттолкнуть от себя рукой.

Может быть, я когда-нибудь и напишу про это, хотя странно про такое писать, потому что тут канал про рациональное, а не про эфемерное – но у людей, особенно у женщин, бывает такое, что они просто знают.
Знают, что теряют ребенка, знают, что что-то с их малышом, знают, что встретят кого-то, знают, что скоро наступит беременность, знают, что с их близким что-то случилось, что за этого человека они выйдут замуж, что что-то плохое произошло или скоро произойдет. Мне кажется, каждая хоть раз в жизни да говорила “я знала, но я пошла против этого ощущения”.
Насчет некоторых людей я знала – что мы встретились не для того, чтобы быть вместе долгий срок. Не потому, что он плохие или я плохая, просто… ну вот есть начало, и есть конец.

Так что пока я перепрыгиваю из одного автобуса в другой, из одного кофе шопа в другой. У этого круга есть символическое начало – тогда, и символическое место, где он замкнулся – сейчас. И все же у меня нет чувства, что что-то закончилось. Когда я смотрю на даты на новостных сайтах, дата начала и дата конца, и мне хочется сказать – да ладно, сотрите эту дату конца, да ладно, вы смеетесь, что ли. Какой конец, еще слишком рано.
А потом я вспоминаю. А, да. Поздно все переиграть. Это не фильм и не сериал. Камера не выключится, и дублер не встанет с пола, живой и здоровый, морщась и потирая бок.
И резервуар продолжает сочиться.